В конце XIX — начале XX века в русской культуре наступил период, который называют духовным или религиозным ренессансом. В это время возрождается русское религиозное искусство: изобразительное, прикладное, музыкальное. Наблюдается бурный рост философских обществ, кружков, издательств. Происходит сближение философии с русской культурой и, прежде всего, с литературой. Это привело к зарождению русской религиозной философии. Ее основателем и наиболее влиятельным философом этого времени был Владимир Сергеевич Соловьев.

Он родился в 1853 году в семье крупнейшего русского историка. В детстве Владимир был ребенком очень впечатлительным и набожным. Вот как он сам вспоминает это время: «Моя детская решимость идти в монахи сопровождалась предчувствием скорого пришествия антихриста. Я, чтобы приучиться заранее к мучениям за веру, стал подвергать себя всяким самоистязаниям. Мой отец — сам человек глубоко религиозный, но чуждый исключительности, подарил мне на именины, вместе с “Житиями святых”, книгу о древнегреческих богах, обильно украшенную их изображениями. Эти образы сразу пленили мое воображение, расширили и смягчили мою крайнюю религиозность».

Учась в гимназии, Владимир выделялся среди воспитанников не только феноменальной памятью, начитанностью и самостоятельностью мышления, но и своей внешностью. Чуть позже один из его современников так описывал наружность Соловьева: «Густые локоны, спускавшиеся до плеч, делали его похожим на икону… Его часто принимали за лицо духовное, встречая возгласом: “Благословите, батюшка!” Маленькие дети, хватая его за полы шубы, восклицали: “Боженька, Боженька!”». Александр Блок, видев Соловьева всего лишь раз, был поражен его мистической, не похожей на все земное, внешностью. «Он шел передо мной… — вспоминал поэт, — большого роста, худой, в старенькой шубе и с непокрытой головой. На буром воротнике шубы лежали длинные серостальные пряди волос. Это был не человек, а силуэт — до того он был жутко не похож на окружающих. Шествие его казалось диким среди обыкновенных людей. B его взгляде, который случайно упал на меня, была бездонная синева, полная отрешенность… Это был не живой человек, а чистый дух, изображение, очерк, символ, чертеж». И таким Соловьев был не только внешне. В быту его поведение напоминало классическое изображение философа, данное Платоном: «В земных делах философ не смыслит, он не умеет даже завязать своего дорожного мешка. И все это юродство происходит оттого, что на земле он живет гостем». Из-за этих странностей, с одной стороны Соловьева воспринимали как опасного и вредного чудака, а с другой — старались обобрать и всячески использовать.

Владимир Сергеевич не умел ценить и считать деньги. Когда у него просили, он вынимал бумажник и давал столько, сколько захватит рука. Многие свидетельствуют о «безпримерной» щедрости Соловьева. Однажды он отдал нищим не только все деньги, но и кошелек, бумажник, носовой платок и даже ботинки. Начинающие писатели осаждали его просьбами. Он без конца исправлял и редактировал чужие сочинения. Рядом с его квартирой с утра до вечера толпились посетители. Подозрительные личности просили «на похороны матери» или на «свадьбу». Соловьев отдавал им последние деньги, а когда денег больше не было, посылал с записками к друзьям. Вот одна из них: «Податель этих строк просит у меня 5 рублей на свадьбу, а у меня денег нет. Боюсь согрешить, но мне почему-то кажется, что это не первая просьба такого рода и, стало быть, он женится далеко не в первый раз. Осуждать, впрочем, не смею... Пожалуйста, дай ему просимое; сочтемся, когда получу за статью». Сняв как-то квартиру, он переплатил за нее в три раза и целую зиму прожил без мебели. Спал на досках и, будучи неспособным приготовить себе даже чаю, ходил пить его в привокзальный буфет. Жизненная беспомощность его была безгранична — и столь же безгранично презрение ко всякому быту. Он не только не умел, но и не хотел «устроиться». В этом была не столько слабость, сколько глубокое убеждение. Соловьев жил и вне быта, и вне закона. Он никак не мог привыкнуть к мысли, что у человека должен быть паспорт: свой он постоянно терял.

И в тоже время его внутренняя жизнь была огромна и богата. Духовный мир был для него живой действительностью. Он не признавал ничего неодухотворенного: мир видимый был в его глазах не самостоятельным целым, а сферой проявления мира духовного. Смыслом всего исторического процесса Соловьев видел одухотворение человечества. Основным мировоззрением, по замыслам Соловьева, должно стать христианство. Он попытался включить в него новейшие достижения естествознания, истории и философии, создать синтез религии и науки. Он видел мир как единую, завершенную систему, началом которому служит «нравственной принцип»: «Я стыжусь, следовательно, существую». Максимум же нравственности — любовь, которая и есть сам Бог.

Своим духовным обликом он напоминал тип русского странника, ищущий Божий град — вышний Иерусалим, который проводит жизнь в хождении по свету, чтит и посещает все святыни, но не останавливается надолго ни в одной из обителей. Вот отрывок из его стихотворения:

И до полуночи неробкими шагами

Все буду я идти к желанным берегам,

Туда, где на горе, под новыми звездами,

Весь пламенеющий победными огнями,

Меня дождется мой заветный храм.

Этот «заветный храм», которого так искал Соловьев, — для него определялся евангельскими словами: «В доме Отца Моего обителей много».