Автор скандальной «Гаврилиады» и сатирической «Сказки о попе и работнике его Балде», крайне нелестно отзывавшийся о духовенстве… — чем заслужил он, знаменитый поэт, внимание историков христианской Церкви? «Пушкин — наше всё»! Эта крылатая фраза Аполлона Григорьева знакома, наверное, каждому, но мало кто знает ее продолжение: «Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной русской личности, полный и цельный не только в мире художественных, но и в мире общественных и нравственных наших сочувствий». То есть духовный путь поэта на протяжении всей его жизни включает в себя весь спектр, всю полноту развития русского характера от низшего его состояния к высшему: от разочарованного безверия — к вере и молитве, от революционного бунтарства — к мудрой государственности, от мечтательного поклонения свободе — к органическому консерватизму, от юношеской страсти — к семейному очагу. Венцом же этого пути стала поистине христианская смерть поэта. Ирония, сарказм, злоба по отношению к религии вообще, и к христианству в частности, дуэли, декабристы, масоны, бесчисленные романтические увлечения, резкие слова в адрес многих людей, все это бледнеет на фоне последних часов жизни Пушкина. В юности все, что посылала ему жизнь, увлекало его с головой. Не встречая какого-то качественного отбора со стороны разума, душа поэта буквально захлебывалась — великое мешалось с пустяком, священное с шалостью, гениальное с беспутным. И друзьям Пушкина казалось, что он «весь исшалился», что им не удастся «образумить эту беспутную голову». Один из его современников пишет: «Пушкин — это живой вулкан, из которого жизнь бьет огненным столбом». Однако начиная уже с 25 летнего возраста в жизни Александра Сергеевича происходят изменения. Об этом свидетельствуют и поэтические его творения, и прозаические работы, и автобиографические записи. Большинство исследователей утверждают, что это время было наиболее важным в творческой жизни поэта. Именно тогда в нем совершилось духовное пробуждение, и он окончательно преодолел легкомыслие юношеской нерелигиозности. В это время он переживает и ужас духовной пустоты: «Дар мгновенный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?», — и нелицеприятный суд своей юности: «И с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь, и горько слезы лью, но строк печальных не смываю...», «Безумных лет угасшее веселье мне тяжело, как смутное похмелье, но как вино печаль минувших дней в моей душе, чем старе, тем сильней». В этот период в рукописях Пушкина появляется следующая запись: «Не допускать существования Бога - значит быть еще более глупым, чем те народы, которые думают, что мир покоится на носороге». К концу жизни Пушкин проникся красотою многих молитв, знал их наизусть, умилялся перед детской простотой молитвы своей жены, любил читать Евангелие. За год до смерти поэт писал: «Есть книга, в которой каждое слово истолковано, объяснено, проповедано... из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицей народов, она не заключает уже для нас ничего неизвестного; книга сия называется Евангелием — и такова ее вечная прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие». Сорок шесть часов страданий, которые были отпущены Александру Сергеевичу перед смертью окончательно преобразили его облик. В умирающем Пушкине отступает все то, что было присуще ему накануне дуэли. Он простил врагов, крови которых только что жаждал, и, наверное, самое главное — примирился с самим собой, обретя, наконец, простую детскую веру в Бога. Поэт Жуковский, близкий друг поэта, вспоминал: «Врачи, уехав, оставили на мои руки больного… По желанию родных и друзей, я сказал ему об исполнении христианского долга. И он тотчас согласился. “За кем прикажете послать?” — спросил я. “Возьмите первого, ближайшего священника,” — отвечал Пушкин, словно боясь не успеть. Приехал престарелый священник. Выйдя после исповеди от Пушкина, он явно был растроган, сказав: “Я стар, мне уже недолго жить... И Вы можете мне не верить, хотя на что мне обманывать, но я скажу, что для себя самого желал бы такой исповеди перед смертью, какую он имел”. Так глубоко поразили священника благоговение и искренняя детская вера умирающего поэта». Приняв церковное напутствие, Александр Сергеевич благословил семью, попрощался с друзьями и безропотно, бесстрашно претерпел последние часы страданий. Смерть поэта явилась кратким, но решительным эпилогом, достойным завершением жизни великого поэта. «Здесь… одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам, — писал император Николай на следующий день после смерти поэта. — Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава Богу, умер христианином». Ко гробу любимого поэта в один день пришло более 32 тысяч человек, и чтобы избежать давки, стену квартиры Пушкина пришлось выломать. Как-то Николай Васильевич Гоголь сказал про Пушкина: «Он есть явление чрезвычайное: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится лет через двести». И действительно, его жизнь в чем-то очень похожа на жизнь современную. Люди так же ищут совершенного, доброго, идеального — и часто не знают, что все это могут найти в христианстве. Пушкин шел к его познанию, и оно явилось ему во всей полноте пусть и перед последним вздохом поэта.