Языческий мир не знал монашества. Правда, многие греческие философы развенчивали призрачность мирских благ, пагубность угождения плоти и своеволия, тщетность богатства и славы, — порой не только на словах, но и на деле. Знаменитый Диоген Синопский предпочел комфортному жилищу старую бочку и не стал угодничать даже перед посетившим его Александром Македонским, небрежно бросив властителю мира: «отойди, не загораживай мне солнце!».

Но несмотря на все, монашества в истинном понимании, — как возвышенного пути духовного служения, у язычников не было, — безусловно, потому, что не было знания истинного Бога, ради которого только и можно по-настоящему отречься от всего второстепенного. Впоследствии отцы Церкви назвали христианское монашество «деятельной философией», т.е. способом реально осуществить то, к чему могли лишь отдаленно стремиться не знакомые с Божественным Откровением языческие философы.

В то же время, Священное Писание свидетельствует нам, что в народе Божием образец всецело посвященного Господу, безбрачного и праведного жития существовал еще до Христа. А на исходе ветхозаветной эры уже были известны целые сообщества религиозных подвижников, из числа которых вышел последний пророк Ветхого Завета и провозвстник Завета Нового, — Иоанн Предтеча, считающийся по традиции духовным покровителем всех избравших монашеский путь.

Возвышенное учение об отречении от мира во имя любви к Богу начертал любимый ученик Христа, великий апостол и евангелист Иоанн Богослов: «Не любите мира, ни того, что в мире... Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек» (1 Иоан. 2:15-17). Всякий человек, вступающий на путь иноческого жития, при совершении над ним монашеского пострига произносит три обета (обещания), восходящих к заветам святого Иоанна Богослова. Обетом целомудрия побеждается похоть плоти, обетом нестяжания (отказа от обладания богатством) — похоть очей, а обетом послушания священноначалию в корне пресекается гордыня.

Отречение от этих мирских оков освобождает душу монаха для высшей духовной радости, которую способна принести лишь неизреченная любовь Небесного Отца. Разумеется, чин пострига и принесение обетов — только начало монашеского пути, на котором предстоит суровая борьба с искушениями и страстями, многие скорби, телесные и духовные труды — во имя непрестанного очищения души, превращения ее в чистейший сосуд, достойный принятия преизобильной благодати Божией. Монахов принято называть «преподобными» — в знак того, что они всей своей жизнью стремятся приблизиться ко Христу, уподобиться своему божественному подвигоположнику:

«Зачем не в то рожден я время,
Когда меж нами, во плоти
Неся мучительное бремя,
Он шел на жизненном пути!
Зачем я не могу нести
О, мой Господь, Твои оковы,
Твоим страданием страдать
И Крест на плечи Твой приять
И на главу венец терновый!
О, если б мог я лобызать
Лишь край святой Твоей одежды,
Лишь пыльный след Твоих шагов!
О, мой Господь, моя надежда,
Моя и сила и покров!
Тебе хочу я все мышленья,
Тебе — всех песен благодать
И думы дня, и ночи бденья,
И сердца каждое биенье,
И душу всю мою отдать!» (А.К. Толстой)

В наши дни в Русской Церкви совершается чудесное, невиданное для современного мира возрождение монашества: открываются и встают из руин во всем своем великолепии поруганные прежде обители, возжигается лампада непрестанной иноческой молитвы, идет своим чередом незримый миру великий духовный подвиг сокровенного монашеского делания... И подобно тому, как устремленные к небу золотые монастырские купола высоко вздымаются над земной равниной, сама ангелоподобная монашеская жизнь предстает, словно дерзновенный вызов бескрылому и приземленному существованию, подчиненному стихиям грешного мира.

«Монастыри — тихая пристань; они подобны светочам, которые светят людям, приходящим издалека, привлекая всех к своей тишине», — сказал святой Иоанн Златоуст. И вот, на протяжении уже многих веков, не оскудевает народная тропа к святым обителям: многочисленные паломники и богомольцы, желающие потрудиться во славу Божию, и просто любопытствующие экскурсанты. Все эти люди, столь разные: мужчины и женщины, богатые и бедные, молодые и старые, образованные и нет, приехавшие издалека и живущие поблизости — объединены стремлением прикоснуться к святыне, исполниться того чистого и прекрасного воодушевления, что таинственно присутствует в самой атмосфере монастырской обители. Некоторым из них уже не суждено вернуться обратно в мир; они навсегда отрекутся от мира, чтобы стать духовными светильниками миру. Как говорили на Руси: «иноки — свет миру, а свет инокам — Христос».