...Как-то в храм вошли два мальчика: одному лет шесть, другому меньше. Младший, очевидно, здесь еще не бывал, и старший водит его, как экскурсовод. Вот и Распятие. "А это чего?" - замирает младший с широко открытыми глазами. Старший отвечает уверенно: "А это - за правду!"[1]...
В Ветхом Завете люди могли только слышать Бога - неслучайно первая заповедь начинается со слов: «Слушай, Израиль!». И только в эпоху Нового Завета, когда Бог воспринял человеческую природу, люди смогли увидеть Бога в лице Иисуса Христа. «О том, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни, - ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь» (1Ин.1:1-2) - так начинает свое послание апостол Иоанн, самый близкий из учеников Христовых. Тот факт, что в лице Иисуса Христа человек впервые в истории увидел Бога и стал основой иконопочитания: если Бог стал человеком, из плоти и крови, значит, Он видим - значит, Его можно изобразить: «Я увидел человеческое лицо Бога, и душа моя была спасена!» - восклицал один из главных защитников почитания икон святой Иоанн Дамаскин.
Само слово «икона» - греческое, и означает «изображение, образ». Еще первые христиане на стенах катакомб - подземных сооружений, в которых они скрывались от гонителей - оставили нам множество изображений Христа, Его Пречистой Матери, апостолов и святых. Желание воплотить в красках Евангельское благовестие делало иконопись «книгой для неграмотных»: икона проповедовала о Христе не менее действенно, чем слово. Как-то священник Павел Флоренский сказал, что самое лучшее из доказательств бытия Божия - Троица Андрея Рублева: "Если существует "Троица" Рублева, то значит есть Бог".
Действительно, когда в годы революционного лихолетья иконы из храмов оказались в музеях, когда из под толстого слоя потемневшей олифы реставраторам вдруг открылся невиданный мир - яркие, сочные краски, удивительной красоты и гармонии линии, - все это не могло не тронуть душу пусть неверующего, но все же чуткого к красоте художника. Искусствоведы стали задумываться: а почему иконописец никогда не подписывал свое творение? Почему эти безымянные творцы, столь искусно владевшие кистью, изображали святых на иконах совсем не так, как рисуют портреты? Как они могли несколькими движениями кисти передать такое состояние, над повторением которого годами будут биться художники авангарда? Откуда они так хорошо знали законы гармонии, открытые великими математиками только в ХХ веке? Но эти вопросы так и останутся без ответа, если не вспомнить, что икона писалась не для славы художника - а для прославления Бога. Икону недаром называют «богословием в красках». Благодаря своей неземной форме линий и пропорций, она по-особому устраивает наш ум, готовит его увидеть невидимое обычными, земными очами.
Икона свидетельствует собой о мире, где живут святые и царствует Бог - поэтому никогда на иконе мы не увидим тени - икона пишется светом, который струится словно изнутри изображения: и это есть свет Божественной любви. Икона может быть необычайно выразительна, но при этом всегда будет чужда внешней эффектности: даже на самых скорбных иконах, изображающих Страсти Христовы, мы не увидим жестокости и чувственности. Мы также никогда не увидим на иконе, чтобы кто-нибудь отвернулся от нас или стоял спиной: в иконе все смотрят нам в глаза - нет, не просто смотрят - всматриваются в наши души, в надежде увидеть и в нашем лике образ Божий. Композиция иконы строится по законам обратной перспективы: изображаемое не сливается в одну безликую точку, но наоборот, подобно многостраничной книге рассказывает о себе все больше и больше, раскрывает себя со всех сторон. Цель, которую преследует икона, совсем иная, нежели обычный, даже самый замечательный, портрет или пейзаж: икона хочет сказать о самом главном - а для этого достаточно лика и рук, ведь лицо - зеркало души, а руки - ее инструмент. Все же остальное хоть и важно, но второстепенно - поэтому икона так лаконична.
В иконе нет ни одной детали, которая была бы маловажной: здесь все глубоко символично. Каждый цвет несет в себе идею. В каждом жесте сокрыт определенный смысл, каждое движение исполнено значения.
Икону можно сравнить с окном в мир духовный: чем чище стекло, тем меньше искажений; чем чище душа иконописца, тем точнее созданный им образ. Поэтому труд иконописца всегда был сродни монашескому подвигу: взявшись за кисть, иконописец уже никогда не позволял ей изображать мир земной и суетный, мир страстей и борьбы ......Всё это кистью достохвальной
Андрей Рублев мне начертал,
И этой жизни труд печальный
Благословеньем Божьим стал[2].
